Или закалит, или выкует
Помню… очень много еды на столе, а мне и куска в горло не лезет. Где-то между глоткой и желудком застряло какое-то неприятное чувство. Рядом суетится мама, а на кухне задумчиво курит отец, который, к сожалению, не дождется меня. Мой папа прошел армию, но ничего мне о ней почти не рассказал, и я понимал, что отправляюсь служить туда неготовым. Я только знал, по его словам, что нельзя ни в коем случае никого подшивать, не стирать чужой формы и всего такого. И еще он показал, как подшиваться и мотать портянки. Помню… как он машет мне рукой возле вагона того самого поезда, который увозил меня в Шелехово. Он говорил, что сходил бы туда еще раз за меня, но, к сожалению это невозможно, говорил держаться.
На полу раскиданы шмотки, которые не жалко будет оставить на распределительном пункте, а вокруг меня люди, которые потом не оставили меня, самые мне близкие и дорогие. Я иду куда-то, сам еще не зная куда и, наверное, это самое страшное в армии…
ПОЙТИ В НЕЕ НЕГОТОВЫМ
На улице начало ноября, температура около –15°C. С вечера я накидал в телефон несколько бодрых тем, и вот теперь стою на перекрестке тропинок в легкой куртке, скрывающей вязанный теплый свитер. Старые тапки “DC” на удивление хорошо цепляются за снег. К концу 5 круга легкие горят от холодного воздуха, оставшийся отрезок я прохожу с ускорением, а по вискам вместе с кровью в венах долбит одна мысль: «Домой, последний отрезок, чувак, и домой…».
Мое место в строю третье, в третьем отделении третьего взвода. На улице холодное зимнее утро, мы одеты по форме «три» только в шапках, а рассветом еще даже и не пахнет. Мы заходим на второй большой круг. На повороте кто-то все-таки отстал, и сержант командует: «Третий взвод, САДИ-И-ИСЬ!», – а дальше «гуськом». Если бы это не был второй километр, то, возможно, на отстающих не так сильно бы ругались матом. «Что за мудаки», – повторяю про себя, а ведь если бы не те пробежки по морозу, мудаком был бы сейчас я. Отстающие догоняют строй. Мы встаем. До казармы метров 100, а в голове, как паразит, засела всего лишь одна мысль: «Домой, еще несколько месяцев, чувак, и домой…»
К счастью, зарядки вскоре заменили на утренние прогулки из-за резкого увеличения числа больных. Часть старались держать образцовой и за здоровьем солдат очень тщательно следили, особенно после случая в Красноярске, когда парень умер от пневмонии. Одного такого чувака, пехотинца, только, к счастью, переболевшего пневмонией, я встретил в медроте, когда сам лежал с ангиной. Ему очень долго не могли сбить температуру, а первые дни он буквально блевал кровью. В таких случаях бойца отправляют в госпиталь, но по каким-то причинам его оставили в медроте, а лечением занимался сам главный врач, старший лейтенант Б.
Все это казалось самой глубокой ж..пой в моей жизни, пока я не познакомился с парнями из десантных войск. Из-за холодной погоды у них отменять бы зарядку никто не стал, да и больных там «не бывает».
КАК НЕ БЫВАЕТ В АРМИИ И ДРУЗЕЙ… ПОЧТИ
Идет 11-й месяц службы. Армения. Около 9 часов утра по местному времени, которое, кстати, совпадает с московским. На очередном утреннем разводе комбат приказывает командирам рот выйти к нему. Офицеры и прапорщики выходят из состава своих подразделений, а за два шага до комбата переходят на строевой, правда, на весьма своеобразный, такой вялый и чисто символический. Нет, не потому, что кто-то не уважал или не боялся подполковника, а просто потому, что комбат был своим, он даже ротных называл «мужиками», правда, когда «отчитывал» (какое это не армейское слово!) тех за какой-нибудь косяк.
Мы стоим всей ротой, а она у нас большая, подразделений много и есть возможность пошептаться. В стороне от левого фланга стоит старшина А. Это был парень, сам пару лет назад отслуживший срочку и подписавший контракт. Не помню его национальности, то ли осетин, то ли даг, но, в общем, чувак был прикольный, собственно, как и его акцент и манера говорить – быстро-быстро, высоким голосом, похожим на Чипа или Дейла из «Спасателей». Он тоже был «своим», и все, не раз между собой обсуждая нашего старшину, говорили, что нам с ним очень повезло. И вот разговор заходит о дружбе, и А. говорит молодым, чтобы они в армии не искали друзей, «вас на 99% нае… ут».
Слава Богу, что А. был прав. Слава Богу за этот один оставшийся процент. За таких ребят, как тот паренек из пехоты, чудом оставшийся в живых после тяжелой болезни. Он был старшиной в той медроте, и именно старшина назначает людей на уборку, подсказывает сестре наряды. В итоге на уборке я отвечал за инвентарь, ни разу не был задействован на ПХД и в наряде я тоже ни разу не стоял. Лежал он больше месяца. Почему его не комиссовали, я до сих пор не понимаю. Он был выписан за несколько дней до того, как выписали меня. Наверное, сидит сейчас в игротеке, которую они держат с друзьями, а в руках у него m4a1 в какой-нибудь «ModernWarfare 2», и ему, как и мне, вряд ли уже захочется когда-нибудь взять настоящую пушку в реальной жизни.
Может быть, он пару раз вспомнил даже меня, и уж наверняка того старшего лейтенанта Б., который спас ему жизни. Наверное, кроме него, этого старлея не любил никто. По многим причинам. Конечно, он постоянно угрожал, что сделает из твоей кожи новые простыни, если ты попробуешь ночью обоссаться, но дело в том, что говорил он все это, как полный псих, что-то типа Джокера из вселенной «DCComics», только совершенно без юмора. Хотя юмор у Б. все же был, но весьма своеобразный. Например, стоило при нем шмыгнуть заложенным носом, как ты уже был обречен уйти от него с «дурындами». Да, кажется, эта длинная тряпочная хреновина, засунутая тебе в нос по самые гланды, называлась именно так. Ему смешно, а у тебя нет соплей, и все счастливы.
Сидишь, вспоминаешь его и думаешь: «А все-таки, старший лейтенант Б. был…
…ОФИЦЕР ИЛИ “ШАКАЛ”?
Офицеры тоже бывают разные: справедливые и не очень, ответственные или пофигисты, «шакалы» и… настоящие офицеры. Генерал-майор в оставке Тараканов Н.Д., руководитель операции по ликвидации последствий аварии на чернобыльской АЭС, всегда говорил, что слова простого солдата: «Он был с нами», – дороже для командира всяких орденов и наград.
Мне с офицерами в моей службе повезло. Да, начальников было намного больше, чем настоящих командиров, но ведь бывают еще и садисты, выродки, для которых молодой парень-срочник ничем не лучше какого-нибудь зека или дерьма под его ногами. Когда такие «шакалы» попадают в часть, где устав не играет особой роли, тогда для простых солдат служба превращается в ад. Было жутко смотреть на то, как в Армении, в соседних ротах пехоты или у зенитчиков, уставших и голодных парней добивают физухой, «пожарами» и прочими армейскими приколюхами. И было бы за что, а ведь никто из них не совершил каких-то жестких дисциплинарных поступков, не набухался, не дал в «СОЧа», он просто виноват в том, что попал вот в такую-то роту пехоты, вот в таком-то батальоне. Нет, комбат таким образом не делает из ребят мужиков, просто комбат может быть обычным ублюдком, которому ни в коем случае нельзя было давать власть. Из-за таких вот «командиров» солдаты и стали называть офицеров «шакалами».
К счастью, кого-то язык не поворачивался назвать этим словом. Пока пехота нарезала далеко не первый круг по плацу с матрацами в руках за хреново заправленную кем-то кровать, у нас был послеобеденный сон. Наверное, у единственных во всей части. И все благодаря одному прапорщику, которого все солдаты называли Батей.
Батя был строг и справедлив, насколько вообще возможно в армии быть справедливым, а самое главное – он любил, действительно всем сердцем любил свою роту и каждого солдата. Если пехота лопатами рыла на полигоне гигантские окопы под БМП, Батя просто выгонял из соседнего парка пару «Кразов», а солдаты занимались техникой. По выходным у всего городка был спорт-праздник, а в нашей роте Батя запрещал все работы и приказывал солдатам стираться. Постирался, выложил форму на газон или повесил на ближайшем стенде, а сам улегся рядышком и отдыхаешь после действительно трудной недели. На «гражданке» это кажется чем-то обычным, но в армии это было самым настоящим чудом, ведь в армии выходных – не бывает. «Если отдых – то активный, если праздник – то спортивный».
Помню, однажды рота работала больше обычного, и Батя разрешил отбиться раньше и не выходить на вечернюю поверку. Ответственным по «бату» заступал прапорщик Тетрис. Почему «тетрис»? Потому что этот прапор постоянно всех строил. А если даже построит, то начинал перестраивать и перемещать колонны, взвода и солдат. Ну, вот такой вот был Тетрис. И вот, роты нет на вечерней поверке, и Тетрис, видимо, зная, что Батя оставил солдат отдыхать, но не догадываясь, что он все еще не ушел домой, поднимает роты и выводит на плац.
Трудно представить глаза Бати, когда он узнает об этом всем, но через несколько минут Батя приходит на построение, отводит Тетриса за трибуну и всем хорошо видно, как Тетриса начинают кормить лавашами и лещами. Причем если за пойманного бездельствующего солдата Батя бил леща даже не в пол силы, то Тетрису досталось по полной.
Не повезло и другому молодому лейтенанту. Двум парням из роты дали приказ помыть БМП только снаружи. Но лейтеха приказал мыть и внутри. Парни, не долго думая, сообщили об этом Бате, и спустя минуту можно было увидеть, как прапорщик запихивает в БМП молодого офицера со словами: «Сейчас сам у меня все будешь там мыть, сука!».
- Не беспокойся сынок, у тебя уже есть оружие.
– А бирка? – спросил я.
– И бирка тоже есть.
– Разрешите готовиться к отбою?
– Давай, беги.
- Есть! – ответил я. Тогда-то мне и стало понятно, почему Батя.
Батя «делал вещи», как говорили солдаты. Строевые смотры проходили у нас в другом городке, и поэтому приходилось добираться туда со всем вещь-имуществом и оружием на своих двоих. Все офицеры (пускай Батя и был просто старшим прапорщиком, но все же командиром), заказывали себе такси, а Батя шел с нами, бок о бок, с автоматом и планшетной сумкой. Читая уже на последнем месяце службы слова из книжки Тараканова: «Он был с нами…», – я почему-то сразу вспомнил того старшего прапорщика. А ведь у роты тогда не было штатного командира, его место занимал ВрИО командира роты старший прапорщик Смирнов, которого солдаты, шутя, называли Улиткой. Но командовал ротой не он – Батя был с нами.
УСЛОВИЯ. ПОРТЯНКИ. ЮДАШКИН
С Батей я начал понимать, что в более-менее человеческом коллективе и адекватными командирами можно стерпеть любые бытовые неудобства. В Армении не было горячей воды, кубриков и сытной еды, но куда хуже, если «неудобными» окажутся люди.
Вслед за горячей водой в российской армии на смену портянкам приходят и носки. Хорошо это или плохо, сказать трудно. Носки или портянки – это дело привычки. В портянках ноги не так сильно потеют, а носки не надо наматывать (кстати, портянки совсем не обязательно мотать, есть отличная альтернатива, такая как одевать их «парашютом»). Когда была возможность носить носки, я все равно брал с каптерки новые портянки, в них и ноги натираются не так сильно. Кстати, о ногах: их состояние зависит от того, как вам повезет с берцами. Они на все времена года одни и утепленных не бывает вообще. Чуть вспотевшие ноги промерзают мгновенно, могут спасти только портянки, намотанные на носки, и то не факт.
В большинстве сборных пунктах солдат одевают по старой системе – либо всем один размер (какой-нибудь 56, чтобы любой по-любому влез), либо на глаз прапорщика. И Шелехово – не исключение. Очень редко дают померить форму. Как нам сказал одевавший нас старший прапор: «Вот вам б%@#ь подарок от Юдашкина!». Критику в адрес последнего относительно пиксельной формы не всегда можно назвать адекватной. Возможно, первые образцы т.н. «цифры» действительно расходились по швам. В настоящее время «цифра» шьется из различных материалов, и удачных вариантов достаточно много. По швам ничего не расходилось, но «пиксельку» объединяет один существенный недостаток – зимой в ней холодно, а летом жарко. Пиксельный бушлат так же не выдерживает сильных морозов и ветров. В принципе, он и легче, чем флоровский, поэтому в продуваемости ничего удивительного нет. Эстетически «цифра» выглядит современней «флоры». На солдате сидит хорошо. Дело вкуса. Например, «дембельку» кто-то предпочитает делать из «флоры», хотя весь год прослужил в «цифре».
– Из цифры «дембелька» – это ни о чем, – говорит мне Саня и дошивает группу крови на грудь кителя.
– Наверное. Тебе денег на нее не жалко? – отвечаю я, а сам в голове считаю, сколько дней до «точки». Их оставалось на тот момент около 10. И мне уже было плевать на всякие «дембельки», и что Саня потратил на свою около 8 тысяч.
– Разве 8 рублей это деньги?
– Да уж… – а 10 дней точно не срок. 10, 9, 8…
3, 2, 1… ДОМОЙ
«Мам, нет, не надо меня встречать», – говорю я ей по телефону. Но она все равно потом встретила. Рядом спят выпившие дембеля. Лежа на боковушке, старенький мужичок, которой отсидел в тюрьме больше 10 лет, уставился глазами в потолок. «10 лет в тюрьме это, наверное, ужасно», – подумал я, вспоминая свой год в армии, который показался мне вечностью.
Не было шумных песен под гитару, никто не приставал к проводницам и не подрался в тамбуре. Просто все тупо устали. Дорога домой занимала у кого-то 3 дня, у меня же все 6. Все берегут силы, и те, у кого есть голова на плечах, просто не хотят вляпаться в какое-нибудь дерьмо по пути домой.
«Мам, не вздумай так рано встать и поехать меня встречать», – говорю я ей, а она и не думает в тот день ложиться. Наверное, всю ночь суетилась на кухне, готовила и на столе опять будет много еды. Только на этот раз я точно съем все.
На полу раскиданы шмотки, которые не жалко будет оставить на распределительном пункте, а вокруг меня люди, которые потом не оставили меня, самые мне близкие и дорогие. Я иду куда-то, сам еще не зная куда и, наверное, это самое страшное в армии…
ПОЙТИ В НЕЕ НЕГОТОВЫМ
На улице начало ноября, температура около –15°C. С вечера я накидал в телефон несколько бодрых тем, и вот теперь стою на перекрестке тропинок в легкой куртке, скрывающей вязанный теплый свитер. Старые тапки “DC” на удивление хорошо цепляются за снег. К концу 5 круга легкие горят от холодного воздуха, оставшийся отрезок я прохожу с ускорением, а по вискам вместе с кровью в венах долбит одна мысль: «Домой, последний отрезок, чувак, и домой…».
Мое место в строю третье, в третьем отделении третьего взвода. На улице холодное зимнее утро, мы одеты по форме «три» только в шапках, а рассветом еще даже и не пахнет. Мы заходим на второй большой круг. На повороте кто-то все-таки отстал, и сержант командует: «Третий взвод, САДИ-И-ИСЬ!», – а дальше «гуськом». Если бы это не был второй километр, то, возможно, на отстающих не так сильно бы ругались матом. «Что за мудаки», – повторяю про себя, а ведь если бы не те пробежки по морозу, мудаком был бы сейчас я. Отстающие догоняют строй. Мы встаем. До казармы метров 100, а в голове, как паразит, засела всего лишь одна мысль: «Домой, еще несколько месяцев, чувак, и домой…»
К счастью, зарядки вскоре заменили на утренние прогулки из-за резкого увеличения числа больных. Часть старались держать образцовой и за здоровьем солдат очень тщательно следили, особенно после случая в Красноярске, когда парень умер от пневмонии. Одного такого чувака, пехотинца, только, к счастью, переболевшего пневмонией, я встретил в медроте, когда сам лежал с ангиной. Ему очень долго не могли сбить температуру, а первые дни он буквально блевал кровью. В таких случаях бойца отправляют в госпиталь, но по каким-то причинам его оставили в медроте, а лечением занимался сам главный врач, старший лейтенант Б.
Все это казалось самой глубокой ж..пой в моей жизни, пока я не познакомился с парнями из десантных войск. Из-за холодной погоды у них отменять бы зарядку никто не стал, да и больных там «не бывает».
КАК НЕ БЫВАЕТ В АРМИИ И ДРУЗЕЙ… ПОЧТИ
Идет 11-й месяц службы. Армения. Около 9 часов утра по местному времени, которое, кстати, совпадает с московским. На очередном утреннем разводе комбат приказывает командирам рот выйти к нему. Офицеры и прапорщики выходят из состава своих подразделений, а за два шага до комбата переходят на строевой, правда, на весьма своеобразный, такой вялый и чисто символический. Нет, не потому, что кто-то не уважал или не боялся подполковника, а просто потому, что комбат был своим, он даже ротных называл «мужиками», правда, когда «отчитывал» (какое это не армейское слово!) тех за какой-нибудь косяк.
Мы стоим всей ротой, а она у нас большая, подразделений много и есть возможность пошептаться. В стороне от левого фланга стоит старшина А. Это был парень, сам пару лет назад отслуживший срочку и подписавший контракт. Не помню его национальности, то ли осетин, то ли даг, но, в общем, чувак был прикольный, собственно, как и его акцент и манера говорить – быстро-быстро, высоким голосом, похожим на Чипа или Дейла из «Спасателей». Он тоже был «своим», и все, не раз между собой обсуждая нашего старшину, говорили, что нам с ним очень повезло. И вот разговор заходит о дружбе, и А. говорит молодым, чтобы они в армии не искали друзей, «вас на 99% нае… ут».
Слава Богу, что А. был прав. Слава Богу за этот один оставшийся процент. За таких ребят, как тот паренек из пехоты, чудом оставшийся в живых после тяжелой болезни. Он был старшиной в той медроте, и именно старшина назначает людей на уборку, подсказывает сестре наряды. В итоге на уборке я отвечал за инвентарь, ни разу не был задействован на ПХД и в наряде я тоже ни разу не стоял. Лежал он больше месяца. Почему его не комиссовали, я до сих пор не понимаю. Он был выписан за несколько дней до того, как выписали меня. Наверное, сидит сейчас в игротеке, которую они держат с друзьями, а в руках у него m4a1 в какой-нибудь «ModernWarfare 2», и ему, как и мне, вряд ли уже захочется когда-нибудь взять настоящую пушку в реальной жизни.
Может быть, он пару раз вспомнил даже меня, и уж наверняка того старшего лейтенанта Б., который спас ему жизни. Наверное, кроме него, этого старлея не любил никто. По многим причинам. Конечно, он постоянно угрожал, что сделает из твоей кожи новые простыни, если ты попробуешь ночью обоссаться, но дело в том, что говорил он все это, как полный псих, что-то типа Джокера из вселенной «DCComics», только совершенно без юмора. Хотя юмор у Б. все же был, но весьма своеобразный. Например, стоило при нем шмыгнуть заложенным носом, как ты уже был обречен уйти от него с «дурындами». Да, кажется, эта длинная тряпочная хреновина, засунутая тебе в нос по самые гланды, называлась именно так. Ему смешно, а у тебя нет соплей, и все счастливы.
Сидишь, вспоминаешь его и думаешь: «А все-таки, старший лейтенант Б. был…
…ОФИЦЕР ИЛИ “ШАКАЛ”?
Офицеры тоже бывают разные: справедливые и не очень, ответственные или пофигисты, «шакалы» и… настоящие офицеры. Генерал-майор в оставке Тараканов Н.Д., руководитель операции по ликвидации последствий аварии на чернобыльской АЭС, всегда говорил, что слова простого солдата: «Он был с нами», – дороже для командира всяких орденов и наград.
Мне с офицерами в моей службе повезло. Да, начальников было намного больше, чем настоящих командиров, но ведь бывают еще и садисты, выродки, для которых молодой парень-срочник ничем не лучше какого-нибудь зека или дерьма под его ногами. Когда такие «шакалы» попадают в часть, где устав не играет особой роли, тогда для простых солдат служба превращается в ад. Было жутко смотреть на то, как в Армении, в соседних ротах пехоты или у зенитчиков, уставших и голодных парней добивают физухой, «пожарами» и прочими армейскими приколюхами. И было бы за что, а ведь никто из них не совершил каких-то жестких дисциплинарных поступков, не набухался, не дал в «СОЧа», он просто виноват в том, что попал вот в такую-то роту пехоты, вот в таком-то батальоне. Нет, комбат таким образом не делает из ребят мужиков, просто комбат может быть обычным ублюдком, которому ни в коем случае нельзя было давать власть. Из-за таких вот «командиров» солдаты и стали называть офицеров «шакалами».
К счастью, кого-то язык не поворачивался назвать этим словом. Пока пехота нарезала далеко не первый круг по плацу с матрацами в руках за хреново заправленную кем-то кровать, у нас был послеобеденный сон. Наверное, у единственных во всей части. И все благодаря одному прапорщику, которого все солдаты называли Батей.
Батя был строг и справедлив, насколько вообще возможно в армии быть справедливым, а самое главное – он любил, действительно всем сердцем любил свою роту и каждого солдата. Если пехота лопатами рыла на полигоне гигантские окопы под БМП, Батя просто выгонял из соседнего парка пару «Кразов», а солдаты занимались техникой. По выходным у всего городка был спорт-праздник, а в нашей роте Батя запрещал все работы и приказывал солдатам стираться. Постирался, выложил форму на газон или повесил на ближайшем стенде, а сам улегся рядышком и отдыхаешь после действительно трудной недели. На «гражданке» это кажется чем-то обычным, но в армии это было самым настоящим чудом, ведь в армии выходных – не бывает. «Если отдых – то активный, если праздник – то спортивный».
Помню, однажды рота работала больше обычного, и Батя разрешил отбиться раньше и не выходить на вечернюю поверку. Ответственным по «бату» заступал прапорщик Тетрис. Почему «тетрис»? Потому что этот прапор постоянно всех строил. А если даже построит, то начинал перестраивать и перемещать колонны, взвода и солдат. Ну, вот такой вот был Тетрис. И вот, роты нет на вечерней поверке, и Тетрис, видимо, зная, что Батя оставил солдат отдыхать, но не догадываясь, что он все еще не ушел домой, поднимает роты и выводит на плац.
Трудно представить глаза Бати, когда он узнает об этом всем, но через несколько минут Батя приходит на построение, отводит Тетриса за трибуну и всем хорошо видно, как Тетриса начинают кормить лавашами и лещами. Причем если за пойманного бездельствующего солдата Батя бил леща даже не в пол силы, то Тетрису досталось по полной.
Не повезло и другому молодому лейтенанту. Двум парням из роты дали приказ помыть БМП только снаружи. Но лейтеха приказал мыть и внутри. Парни, не долго думая, сообщили об этом Бате, и спустя минуту можно было увидеть, как прапорщик запихивает в БМП молодого офицера со словами: «Сейчас сам у меня все будешь там мыть, сука!».
- Не беспокойся сынок, у тебя уже есть оружие.
– А бирка? – спросил я.
– И бирка тоже есть.
– Разрешите готовиться к отбою?
– Давай, беги.
- Есть! – ответил я. Тогда-то мне и стало понятно, почему Батя.
Батя «делал вещи», как говорили солдаты. Строевые смотры проходили у нас в другом городке, и поэтому приходилось добираться туда со всем вещь-имуществом и оружием на своих двоих. Все офицеры (пускай Батя и был просто старшим прапорщиком, но все же командиром), заказывали себе такси, а Батя шел с нами, бок о бок, с автоматом и планшетной сумкой. Читая уже на последнем месяце службы слова из книжки Тараканова: «Он был с нами…», – я почему-то сразу вспомнил того старшего прапорщика. А ведь у роты тогда не было штатного командира, его место занимал ВрИО командира роты старший прапорщик Смирнов, которого солдаты, шутя, называли Улиткой. Но командовал ротой не он – Батя был с нами.
УСЛОВИЯ. ПОРТЯНКИ. ЮДАШКИН
С Батей я начал понимать, что в более-менее человеческом коллективе и адекватными командирами можно стерпеть любые бытовые неудобства. В Армении не было горячей воды, кубриков и сытной еды, но куда хуже, если «неудобными» окажутся люди.
Вслед за горячей водой в российской армии на смену портянкам приходят и носки. Хорошо это или плохо, сказать трудно. Носки или портянки – это дело привычки. В портянках ноги не так сильно потеют, а носки не надо наматывать (кстати, портянки совсем не обязательно мотать, есть отличная альтернатива, такая как одевать их «парашютом»). Когда была возможность носить носки, я все равно брал с каптерки новые портянки, в них и ноги натираются не так сильно. Кстати, о ногах: их состояние зависит от того, как вам повезет с берцами. Они на все времена года одни и утепленных не бывает вообще. Чуть вспотевшие ноги промерзают мгновенно, могут спасти только портянки, намотанные на носки, и то не факт.
В большинстве сборных пунктах солдат одевают по старой системе – либо всем один размер (какой-нибудь 56, чтобы любой по-любому влез), либо на глаз прапорщика. И Шелехово – не исключение. Очень редко дают померить форму. Как нам сказал одевавший нас старший прапор: «Вот вам б%@#ь подарок от Юдашкина!». Критику в адрес последнего относительно пиксельной формы не всегда можно назвать адекватной. Возможно, первые образцы т.н. «цифры» действительно расходились по швам. В настоящее время «цифра» шьется из различных материалов, и удачных вариантов достаточно много. По швам ничего не расходилось, но «пиксельку» объединяет один существенный недостаток – зимой в ней холодно, а летом жарко. Пиксельный бушлат так же не выдерживает сильных морозов и ветров. В принципе, он и легче, чем флоровский, поэтому в продуваемости ничего удивительного нет. Эстетически «цифра» выглядит современней «флоры». На солдате сидит хорошо. Дело вкуса. Например, «дембельку» кто-то предпочитает делать из «флоры», хотя весь год прослужил в «цифре».
– Из цифры «дембелька» – это ни о чем, – говорит мне Саня и дошивает группу крови на грудь кителя.
– Наверное. Тебе денег на нее не жалко? – отвечаю я, а сам в голове считаю, сколько дней до «точки». Их оставалось на тот момент около 10. И мне уже было плевать на всякие «дембельки», и что Саня потратил на свою около 8 тысяч.
– Разве 8 рублей это деньги?
– Да уж… – а 10 дней точно не срок. 10, 9, 8…
3, 2, 1… ДОМОЙ
«Мам, нет, не надо меня встречать», – говорю я ей по телефону. Но она все равно потом встретила. Рядом спят выпившие дембеля. Лежа на боковушке, старенький мужичок, которой отсидел в тюрьме больше 10 лет, уставился глазами в потолок. «10 лет в тюрьме это, наверное, ужасно», – подумал я, вспоминая свой год в армии, который показался мне вечностью.
Не было шумных песен под гитару, никто не приставал к проводницам и не подрался в тамбуре. Просто все тупо устали. Дорога домой занимала у кого-то 3 дня, у меня же все 6. Все берегут силы, и те, у кого есть голова на плечах, просто не хотят вляпаться в какое-нибудь дерьмо по пути домой.
«Мам, не вздумай так рано встать и поехать меня встречать», – говорю я ей, а она и не думает в тот день ложиться. Наверное, всю ночь суетилась на кухне, готовила и на столе опять будет много еды. Только на этот раз я точно съем все.
Комментарии3
незчт)