Черная плесень

Он работал чиновником в страховом ведомстве, ненавидел начальника, сослуживцев и клиентов, чурался общества людей, не проявлял интереса к судьбе мира и кровных родственников, вел аскетичный образ жизни, считал секс жестокой карой за душевную близость, и, в конечном счете, ненавидел саму жизнь, представлявшуюся ему в отвратительном свете, но восхищался Гюставом Флобером, Федором Достоевским и Генрихом фон Клейстом, считая литературу сутью самого себя.

Ну, кто не знает Франца Кафку, австро-венгерского писателя, певца экзистенциализма, изображавшего социальные деформации через призму абсурда? Болезный душой и телом, одинокий в своей травмирующей нелепости, безучастный ко всему окружающему – к явлениям, людям, судьбам и даже мировым войнам, Кафка, повернувший объективы вовнутрь и провалившийся куда-то вовне, представляет собой явление столь же жалкое, сколь и неповторимое.

“А я лежу здесь на диване, одним пинком вышвырнутый из мира, подстерегаю сон, который не хочет прийти, а если придет, то лишь коснется меня, мои суставы болят от усталости, мое худое тело изматывает дрожь волнений, смысл которых оно не смеет ясно осознать, в висках стучит”.
Большой ошибкой со стороны первого биографа Кафки Макса Брода было вытащить на свет дневники и произвести выборку из галлюцинаторных фантазий и обрывочных снов безвременно ушедшего старика Франца для последующего их обнародования. Сам же Кафка, не дававший разрешения на публикацию, кажется, прекрасно понимал, что, хоть рассказчик и всегда важнее своего рассказа, но данный тезис применим лишь к его умению излагать историю одним лишь ему свойственным языком и задавать нужный тон повествованию, но никак не к выпячиванию самого себя, не к самобичеванию и не переживанию по поводу своей несостоятельности – профессиональной или мужской. Да поданных еще, к тому же, в такой форме, что последние сомнения по поводу определения жанра сего творения улетают что твой «мяч на лугу», и там, где раньше присутствовал абсурд и образно интенсивный лирический фрагмент, остаются лишь голые схемы и задокументированный бред.

Вороху разношерстных переживаний, лишенных всяческого толка, утрамбованных под твердой обложкой так, что составляющие сыпятся, подобно предметам в руках жонглера-алкоголика, не место в головах трезвомыслящих людей аналитического склада. Так же как не место им и в головах ценителей подлинного искусства. Впрочем, есть же еще и вертеровские вечно-страдающие, верящие, что после «плохо» бывает только лишь «еще хуже», чужие среди своих, нагие и беззащитные в своей обреченности и отчаянии. Но даже им порой бывает необходим свет.

"Конечно, мы-то все как будто приспособлены к жизни, но это лишь потому, что нам однажды удалось найти спасение во лжи, в слепоте, в воодушевлении, в оптимизме, в непоколебимости убеждения... в чем угодно. А он никогда не искал спасительного убежища, ни в чем. Он абсолютно не способен солгать, как не способен напиться. У него нигде нет прибежища и приюта. Он как голый среди одетых..." – Милена Есенская, возлюбленная Франца, которой он почти перед самой смертью передал свои дневники и рукописи романов.
Кафка же, кажется, слишком долго бился головой «о стену камеры, в которой нет ни окон, ни дверей», его драма и терзания не брали выходных дней, а утлая лодчонка отчаяния день ото дня брала курс на усиление тональности ровно до тех пор, пока еще могла плыть. Беда в том, что только здесь, в записях, не имеющих ничего общего с искусством, свободных от структуры, логики и литературных кунштюков, он мог сохранять себя не символичного, автора «Замка», «Превращения» и «Процесса», но настоящего – во всем своем ужасающем уродстве, несостоятельности, одиночестве и с незримым вороном над головой.

Но всегда ли интересен читателю автор произведения? Правильный ответ: лишь в тех случаях, когда он представляет собой сильную личность, и интересен самому себе. С Францем же все иначе, его могли поколебать и сломить слабый ветер и не вовремя мелькнувшая мысль. Вопрос исчерпан, вопрос закрыт.


Итог: «Дневники» Кафки – взгляд человека, смотрящего на мир не через розовые очки, но сквозь окна заколдованного замка, залитые красной мглой. Любая крайность – уже слабость. Профессионал – тоже не про него… А вот это уже комплимент.

Оценка: 4 из 10

Главное фото: Павел Попов "Адам и Ева. Потерянный Рай"